Лада Морза (руководитель Елена Евич), Ярославль
Айзик Платнер писал на идиш всю жизнь, даже после сталинских лагерей, даже тогда, когда книги на идиш в СССР не издавали. Он хотел, чтобы литература маленького еврейского народа достигла мировых вершин. Детскими стихами он старался воспитывать, взращивать юного читателя, ведь литературы не бывает без собеседника.
Как странник чужой, я по свету мотаюсь
И идиш тащу за собой, надрываясь.
Из торбы своей всех подряд наделяю,
Боюсь, не успею, боюсь, опоздаю…
И пусть померкли золотые ворота на беззвездном небе художественной словесности идиш, но поэт верил, что свою звезду, то уходящую в тучи, то выплывающую из них, он отыщет:
Но небо сегодня беззвездное что-то.
Померкли его золотые ворота.
Звезду свою все ж отыскать я сумею,
Чтоб всею душою тянуться за нею… [1]
Перевод Рахиль Баумволь
Литературный кружок города Соколов-Подляска. Айзик Платнер стоит третьим слева. 1919 г.
Айзик (Исаак) Платнер – один из самых талантливых еврейских поэтов и прозаиков Беларуси, родился в Польше в местечке Соколов-Подляска близ Белостока в 1895 году в семье портного. До 1915 года Айзик и сам работал портным в разных мастерских Соколов-Подляского, а в 1915 – 1918 годах – на швейной фабрике в Литве. Его дочь Джессика Платнер пишет в своих воспоминаниях: «Из папиных ранних стихов я поняла, что семья его была «из бедняков портных едва ль не самой бедной», и что его заветной мечтой было желание вырваться из этой затхлой жизни в большой мир, известный ему только по книгам. И когда у папы появилась такая возможность, подался он за своими сестрами в Америку» (здесь и далее воспоминания цитируются по книге Джессики Платнер «Эта жизнь обернулась вот так» [2]). Америка встретила его тяжким подневольным трудом, безработицей и безденежьем.
В 1932 году Платнер воспользовался возможностью поехать в Советский Союз, в то время в Минске уже печатались его стихи, и отзывы читателей и критиков были очень хорошими. Это была поездка интернациональной бригады под эгидой ВЦСПС (Всесоюзный Центральный Совет Профессиональных Союзов). В бригаду вошли Луи Арагон и Эльза Триоле из Франции, из Венгрии – Иозеф Карел Ласт и Шандор Барта, США представлял Айзик Платнер. Маршрут бригады пролегал по городам и новостройкам Урала, Кузбасса. Поэт был потрясен всем увиденным, отправлял восторженные статьи в журнал «Наши достижения», в американский журнал «Морген фрайгайт». Вся интернациональная бригада разъехалась по домам, а Платнер принял судьбоносное решение остаться в Советском Союзе. Он надеялся, что «в стране, где так развивается еврейская культура, ему будет открыта дорога к свободному творчеству, к еврейскому читателю».
Айзик Платнер, США, 1922 г.
В первые же дни жизни в Минске Айзик Платнер начал работать в газете и радиокомитете, его приняли в Союз писателей. Он писал стихи, прозу, работал для театра, занимался переводами на идиш. Вышли многие его книги, появились соратники, единомышленники, друзья. Жена Платнера стала одним из первых преподавателей английского языка в Минском пединституте, участвовала в написании учебных пособий для студентов. Джессика пишет: «Это были светлые годы, проникнутые поэзией, музыкой, чудесным духом дружбы, творчества. Но продолжалось это недолго. Наступил конец тридцатых годов».
Наступили страшные времена сталинских репрессий: «Начали исчезать папины и мамины друзья – писатели, их жены, дети... Арестовали Мойше Кульбака, Изи Харика, ещё многих еврейских и белорусских писателей, потом их жен…» Их арестовывали, расстреливали, жены были упрятаны в сталинские лагеря без права переписки как члены семей изменников родины, а дети оставались сиротами, пропадали, погибали, либо их забирали в детский приемник. И снова из воспоминаний дочери: «Одно только могу сказать с гордостью: мои родители всегда оставались честными людьми, преданными своим друзьям. Они не отвернулись от семей репрессированных писателей, пронесли эту дружбу через всю жизнь, несмотря ни на какие преграды. А это дорогого стоит».
Война. «Первые дни войны, страшные дни войны» ужасными картинами бесчеловечности людей проносятся в голове Джессики, как кадры кинофильма. Платнера с дочерью война застала в Крыму, а жену Дебору в Минске. Воссоединилась семья лишь в Мордовии, в Саранске, где поэт стал работать в радиокомитете, а жена учительницей немецкого языка в сельской школе. Жизнь сложилась несладко, Платнеры откровенно голодали, мерзли, дочь постоянно болела. Начались три года эвакуации.
Тры гады я не маю спакою ні звання,
Тры гады як блукае за мною растанне.
Адзначаю сягоння я смутную дату –
Дзень, калі пакідаў сваю родную хату.
А наўкол разліваецца спелае лета,
Каласамі шуміць урадлівы падлетак,
Зацвіло над ім неба валошкаю сіняй,
Як у нашай далёкай-далёкай краіне.
Эти строки написал Айзик Платнер в Ярославле, тоскуя по родным василькам, вспоминая теплоту отношения белорусов друг другу, которое они выражают даже в приветствии «Калі ласка!» С самым светлым белорусским словом поэт живет и надеется вернуться домой, чтобы многажды исполнить свой сладкий долг, повторяя весь день «Калі ласка!»:
- Калі ласка! – прамоўлю, а сябар адчуе,
Што я ўбачыў краіну ласкавую тую,
Дзе з парога вітаюць: - Заходзь, калі ласка!
Дзе за стол запрашаюць: - Сядай, калі ласка!
Дзе руку паціскаюць: - Прыходзь, калі ласка!
І я маю салодкім сваім абавязкам
Гаварыць, паўтараць без канца: - Калі ласка!
Найсвятлейшае слова між слоў Беларусі!
Я з табою жыву і дадому вярнуся.
Перевод М. Лужанина
(Здесь и далее переводы стихотворений И.Платнера на белорусский язык цитируются по книге “Сваёй краіне” [3])
Живя в эвакуации в Саранске, Айзик Платнер пишет о единении людей, оставшихся в тылу, с солдатами на передовой, уподобляя жатву матери битве ее сына:
І жала яна і вязала снапы,
Ўвесь дзень ваявала да позняй начы.
І грозна звінелі на нівах сярпы,
Мільгалі ў паветры сярпы, як мячы.
Яна абвясціла таксама вайну, -
Сынам памагае на полі сярпом:
Збірае і вяжа ў снапы збажыну
І ворага душыць жытнёвым вязьмом.
Перевод М. Лужанина
Но не только на поле жатвы совершается битва матери. В маленьком зимнем городе в предрассветной мгле на углу встречаются поэт и скрипач, чтобы спеть свою песню, которая полетит в дальнюю дорогу к бойцам:
Я на рагу страчаю скрыпача,
Мы разам з ім праходзім па світанні.
Мы прывітаем дзень: я – словам, ён – смыком,
Спеў паляціць у дальнюю дарогу.
Няхай жа ён сустрэнецца з байцом,
Што пачынае дзень наш перамогай!
Перевод М. Лужанина
Летом 1943 года в жизни Платнеров произошли изменения: «Маму вызвали в Ярославль, где комплектовался минский мединститут. Мы срочно засобирались в Ярославль, и единственный багаж, который мы послали из Саранска в Ярославль, была картошка, которую мы вырастили на небольшом участке за городом. Правда, мы могли её послать только малой скоростью, а когда получили багаж, эту ценную картошку пришлось выбросить – сгнила». Джессика в своих воспоминаниях указывает на лето 1942 года, однако есть основания предполагать, что в Ярославль Платнеры не могли приехать ранее мая 1943 года.
Здание медицинского института в Ярославле
Из истории ЯГМА известно, что по постановлению Совета Народных Комиссаров СССР от 22 мая 1943 г. в Ярославле начал работу эвакуированный из Белоруссии медицинский институт, сформированный на базе Минского и Витебского медицинских институтов. Менее чем за полгода удалось укомплектовать штаты преподавателей. В основном это были сотрудники из Белоруссии, в том числе и Дебора Платнер как преподаватель английского языка.
Ярославль для белорусов – совершенно особенное место. Я прочитала биографии и воспоминания многих белорусских литераторов, которых судьба приводила в этот город на Волге: семьи Богдановичей, Арсеньевых, Шешалевичей, Платнеров, Федор Имшеник, Сергей Скандраков, Бронислав Туренок, Язэп Кореневский, Всеволод Игнатовский... Видимо, Ярославль – это то место, где можно найти убежище во время войны, одновременно не отрываясь от родных корней, ведь здесь еще в 1915 году была создана культурно-просветительская организация «Наш край», а позднее «Молодая Беларусь». В 1916 – 1918 годах Всеволод Игнатовский возглавил белорусскую национальную организацию «Ярославская Белорусская рада», которая объединила белорусов-беженцев вокруг национальной идеи, материально и юридически помогала потерпевшим от Первой мировой войны, проводила благотворительные акции, культурно-просветительские вечера. Инициатором создания общества был круг преподавателей и учащихся Минского учительского института в Ярославле. Участники совета готовили на белорусском языке лекции и рефераты по истории и культуре Беларуси. Кстати, активно трудился в обществе белорусский поэт Максим Богданович.
Зачастую воспоминания белорусских писателей пронизаны самыми светлыми чувствами к Ярославлю, он вносил в их трудную, порой драматичную судьбу частички радости, счастья, покоя. Семья Платнеров тоже нашла здесь временное прибежище и отдохновение в горькие годы Великой Отечественной войны. Джессика вспоминает: ««Ярославль-городок, Москвы уголок». Старинный город на берегу Волги, на каждой площади церковь. Самый старый в России театр имени Волкова».
Платнеров поселили в большой аудитории вместе с еще семью семьями преподавателей: «Да-да, все жили вместе, как в общежитии. У кого-то были запасные простыни, и ими можно было отгородиться от посторонних глаз, но у большинства не было ничего, и спали все семьи рядом, женщины, мужчины, дети. Я уже не помню, были ли конфликты и ссоры, но мы, дети, жили шумно и весело, по-своему интересно». Преподаватель физики по всем законам своей науки соорудил электрокамин из табурета, изоляторов и проводов, установил прямо посреди огромной комнаты: «Стояла эта табуретка посреди комнаты у стола и сверкала раскалёнными проводами, излучая тепло и собирая вокруг себя всё население общаги».
В Ярославле Айзик Платнер работает на радио, продолжает писать стихи на идиш для детей и взрослых, позже они войдут в сборники «С любовью и верой» (Минск, 1947), «Сваёй краіне» (пер. на белорусский, Минск, 1947), «Самое дорогое» (Минск, 1948).
Даже в стихотворении «Дождж», адресованном взрослому читателю, поэт пишет о детях и о самой большой радости для них во время войны – о куске отцовского, материнского, а порой и горького сиротского хлеба:
- А што ты, мне бацька, сягоння прынёс?
Што там выглядае ў цябе з-пад рукі?
- Ці ў свеце ласункі смачнейшыя ёсць,
Як свежы хлябок з пытляванай мукі?
Перевод М. Лужанина
Минское гетто
Настоящим человеческим подвигом было приютить еврейского ребенка на оккупированной фашистами территории. Но и такие случаи бывали, белорусские женщины брали еврейских сирот в свой дом, сажали за один стол со своими детьми, делились своим хлебом, прятали в подполе, на чердаке, в сарае, когда с обыском приходили немцы или полицаи. Случай из жизни белорусского местечка описан в стихотворении «Кравец», и снова лейтмотив хлеба для ребенка проходит через все произведение:
Нямнога жадаў гэты просты кравец:
Каб хлеб на стале аздабляў яго дом,
Каб зоры раслі, як суніцы ў траве,
Здаволен быў працай сваёй і жыццём.
Односельчане любили портного, сладким казался ему честно заработанный хлеб. Но пришел немец, сжег дом и вытоптал поле:
Ляжыць на руінах забіты яўрэй, -
З усёю сям’ёю загінуў кравец, -
І толькі дзіця ад нялюдскіх вачэй
Суседзі ўтаілі, схавалі ў хляве.
Ночью соседка пришла в хлев, чтобы дать ребенку немного хлеба, напоить молоком:
З жанчыны яно не спускае вачэй,
Да хлеба працягвае ручкі свае…
Не можа малое уцяміць яшчэ,
Чаму гэты хлеб не матуля дае.
Тяжело давалось решение оставить у себя еврейского ребенка, рискуя и своими детьми, и собой: за помощь евреям грозила виселица:
На рукі ўзяла, у свой дом занясла
І маці яму замяніла яна.
Перевод М. Лужанина
Минское гетто
К теме выживания евреев после уничтожения Минского гетто и помощи простых белорусских женщин Платнер обратился не единожды. Поэма «Две сестры» написана о двух дочерях детского врача Арона Самойловича Левина, Софе (в поэме – Дина) и Гале, которым холодным мартом 1942 года удалось бежать из колонны приговоренных к смерти, где погибла их мать и младший брат. Старая бабка Михалина, вырастившая многих своих детей, помогла им спрятаться в деревне Дуброва, на сеновале, куда принесла последний кусок хлеба и надела на Галю крестик, чтобы немцы не признали в ней еврейку:
І ў пуні, як толькі сцямнела,
Дзяцей Міхаліна хавае,
Халодныя іхнія целы
Уласным цяплом сагравае.
Апошні кавалак старая цішком
Прынесла вандроўніцам з гетта.
/…/
Ёй крыжык наўмысля надзелі,
Каб немец яе не застрэліў!
Перевод Э. Агнецвет
Галя осталась в деревне, где все полюбили приветливую девочку, и никто не выдал фашистам, а Дина дошла до партизанского отряда, помогала раненым, выхаживала больных.
В 1981 году на идиш, а в 1986 году в переводе на русский язык была опубликована документальная повесть “Из-под земли” о девяти месяцах жизни евреев в вырытой пещере, под землей, возле кладбища. Эту повесть Айзик Платнер написал по рассказам узников Минского гетто, которым удалось выжить в убежище, построенном печником Пиней. Под землей они болели, умирали, тут же хоронили своих мертвых. И наверняка умерли бы все, если бы не Ганка с обувной фабрики и Маня, которые, зная, что их собственные жизни в опасности, добывали для заживо погребенных в промозглой яме еду, воду, сбывали вещи, докладывали что-то из собственного кармана: “Им врезалось в память Ганкино лицо, на котором было написано сострадание. А ведь ей тоже приходится не сладко. Сострадание — это невидимая нить, которая связывает сердца людей и дает им силы противостоять жестокости врага. Эта нить протянулась в их мрачную, промозглую яму, вдохнула надежду: у них есть в том, внешнем мире, тайные друзья, они не дадут пропасть» [4].
Однако слаще и желаннее хлеба для людей в тылу и на оккупированной территории были вести с фронта об освобождении городов. В стихотворении “Дождь”, написанном в Ярославле, запечатлен исторический момент первого артиллерийского салюта, который был дан в Москве 5 августа 1943 года в честь освобождения Белгорода и Орла:
Дзіця не кладзецца, чакае яно,
Што зараз абвешчаны будзе салют.
Забыла дзіця, што вячэраць пара, -
Пакроен на лусты ляжыць каравай.
І праўда, чутно: загулі ў рупарах
Знаёмыя словы: “Гаворыць Масква!”
Перевод М. Лужанина
В этот день в 24 часа Москва салютовала доблестным войскам двенадцатью артиллерийскими залпами из 120 орудий.
Отгремела Сталинградская битва, с фронта все чаще приходили радостные вести, Платнеры верили, что скоро они смогут вернуться в свою родную Беларусь, где начнется новая мирная, счастливая жизнь. Несмотря на уютный уголок Ярославля годы в эвакуации были тяжелыми из-за голода и болезней: «Уже вовсю шли разговоры об открытии второго фронта, и нужны были специалисты со знанием английского языка. Маму нарасхват приглашали на заводы заниматься с инженерами английским языком, а расплачивались с ней натурой – мылом и подсолнечным маслом. Это было большое богатство!»
Минск. 1944 г.
В июле 1944 года освободили Минск. Об этом конферансье объявил прямо на концерте хора Густава Эрнесакса, зная, что в зале среди зрителей много минчан. Платнеры вместе с другими семья белорусских преподавателей стали готовиться к возвращению на родину, но сперва в Минск отправили делегацию заведующих кафедр, в которую входила и Дебора Платнер: «Вернулись быстро, и ночь напролёт рассказывали о разрушенном городе, о встречах, о своих впечатлениях. Рассказы были страшные, но все дружно решили – едем. Собрали свой нехитрый скарб в считанные часы, и вот мы в теплушках». Ехали мимо разрушенных городов и сожженных деревень:
Здесь все потеряли мы, осиротев,
Земля наша стонет в разоре.
Образ молчаливой, скорбной музыки, “мелодии жизни упорной” впервые возникает в стихотворении “Музыканту”, посвященному скрипачу Арону Бессмертному, которого поэт встретил 2 декабря 1944 года на улицах Минска.
Клезмер, сыграй мне песню без слов,
Сыграй не на скрипке покорной –
Сыграй мне без нот на клочках проводов,
Повисших на улице черной.
Музыка будто не имеет права звучать, пока не смолк подспудный голос невинных жертв войны:
Невинные жертвы вовек не забыть!
Не молкнет их голос подспудный.
Минск. 1944 г.
Еще идет война, Минск разрушен, руины дымятся, не вся Беларусь освобождена, но поэт верит в скорую победу:
На запад, на запад проходят войска,
Проходят по улицам этим.
Мы верим, мы знаем – победа близка,
Мы здесь победителей встретим.
Перевод Е. Аксельрод
Страшную колыбельную без слов под молчаливую музыку подпевающего ветра и скрип тонкой ели поет мать своему убитому в лагере Майданек ребенку. Пожалуй, это самое пронзительное стихотворение Айзика Платнера, поэта, писавшего детские стихи на идиш, похоронный плач по всем младенцам, убитым войной:
Из крови и слез я веревку совью,
Повешу на ней колыбельку свою.
Я в ней укачаю родное дитя.
Пою, подпевает мне ветер, свистя:
Ай, лю-лю-лю-лю, лю-лю!
Дитя невесомо. Но, словно скала,
Беда тяжела, колыбель тяжела.
Майданеком выжгли мне душу мою,
Я рта не раскрою, я молча пою:
Ай, лю-лю-лю-лю, лю-лю!
Перевод Л. Озерова
Минское гетто
В первые послевоенные годы Платнер работал много и плодотворно. В 1947 году в Москве вышел поэтический сборник “С любовью и верой”, а в 1948 году – сборник рассказов “Самое дорогое”, книга стихов в переводе на белорусский язык “Сваёй краіне” в Минске. Поэт пишет о возрождении Беларуси после освобождения от фашистов, верит, что, если уцелел корень народа, то отрастут вновь ветки и листья, восстановится роскошная крона:
Глянь на дрэва, - на галлі
Першы ліст зазелянеў!
Крона спалена калісь,
Але корань ацалеў.
Першы ліст зазелянеў,
Самы свежы між лістоў.
Корань дрэва ацалеў, -
Адрасце і верх ізноў!
Перевод П. Глебки
Платнер был не только поэтом и прозаиком, но и оригинальным переводчиком с английского и немецкого языков на белорусский. В 1939 году отдельным изданием в его переводе с немецкого вышли «Казкі братоў Грым». Особенно удачными получились переводы произведений Д. Байрона и Л. Фейхтвангера. Кроме того, поэт был корреспондентом Еврейского антифашистского комитета в Беларуси. В послевоенные годы (1947-1961) в Минске были изданы книга стихов Айзика Платнера «С любовью и верой» (1947), сборник новелл «Самое дорогое» (1948), а также в переводе на белорусский язык сборники поэзии «Сваёй краіне» (вершы, 1947), «Соль жыцця» (вершы, 1957), книжки стихотворений и рассказов для детей «Мой агарод» (1958), «Палаючае сэрца» (1960), «Вясёлая іголка» (1961).
Не обошла семью Платнеров ужасающая волна репрессий. 8 июня 1949 года Айзик Платнер был арестован. Доктор исторических наук Э. Иоффе пишет: «Есть основания полагать, что НКВД БССР готовило большой процесс над еврейскими писателями республики, где одним из главных обвиняемых был бы Платнер, но помешала Великая Отечественная война» [5].
После подстроенной гибели Соломона Михоэлса Платнер написал статью по горячим следам, она ходила в рукописях по Минску, передавалась из рук в руки. Джессика вспоминает, что один минский журналист уже в Израиле передал ей экземпляр статьи под названием “Последняя роль Михоэлса” на пожелтевшей бумаге, сохранившийся у него с тех пор: “Так началась новейшая история евреев в СССР. Думаю, папа знал, что его ждёт, он был человеком очень эмоциональным, тонко чувствующим ситуацию».
Дом писателя обыскали, ничего не нашли, но на следующее утро Айзика Платнера арестовали и привезли во внутреннюю тюрьму КГБ, где начался страшный допрос под руководством министра внутренних дел Цанавы. Допрос длился не один день и в постоянном сопровождении пыток и угроз: «На протяжении двух месяцев не давали спать, допрашивали с 10-и вечера до 5-и утра, угрожали арестовать жену и дочь. Допрос вели полковник и подполковник. Становились один ногами на шею, другой на ноги и били, били... Чтобы избавиться от пыток, папа «признался», что его завербовал Моисей Ольгин. Когда в 1943-м году Михоэлс и Фефер были в Америке, Ольгин якобы рекомендовал им использовать Платнера в шпионской работе. Так указано в материалах следствия».
Поэту были предъявлены обвинения: шпионаж в пользу американской разведки, измена Родине, антисоветская подпольная и националистическая деятельность, воспевание сионизма. Он получил суровую кару – 25 лет колонии строгого режима, а ему тогда было 55 лет. Платнер оказался в лагере в Сибири на Тайшетской трассе, на лесоповале, в нечеловеческих условиях. Дочь пишет в воспоминаниях: «Каторжная работа и суровый климат сделали своё черное дело – он тяжело заболел, чуть выжил в лагерном лазарете. Спасло «еврейское счастье», отцовское портняжное ремесло – «шнейдерай», - его взяли в лагерную швейную мастерскую».
Вернулся Айзик Платнер в феврале 1956 года: «На вокзал пришли встречать не только мы с мамой, но и наши друзья. Встреча была волнующая, радостная. Из вагона вышел усталый похудевший папа. Я очень волновалась, не знала, как он отнесется ко мне, повзрослевшей, изменившейся. Папа тоже был взволнован встречей, ведь покинул он дом, когда я была ученицей 6-го класса, девочкой с косичками, а вернулся – я уже студентка 3-го курса университета. Мы смеялись и плакали, лед сомнений растаял, мы снова вместе!»
С момента возвращения из лагеря не вышло ни одной книги на идиш, их просто не печатали, но переводили на белорусский язык.
В предисловии к последнему сборнику стихов «Песні пра хлеб», вышедшей на белорусском языке в 1986 году, Артур Вольский написал: «Запомнились мягкие очертания лица, гладко зачесанные назад, довольно еще густые, однако совсем уже седые волосы. И глаза... Не помню точно, какого цвета они были. Только почему-то теперь, по прошествии времени, глаза его представляются мне голубыми. Да, голубыми, и никакими другими. Потому что столько в них было светла, чистоты, неподдельной доброты. А его умение слушать и сопереживать, его деликатность».
Лев Озеров вспоминает: «Я видел поэта на берегу моря. Он по-детски радовался идущим на берег волнам. Вечером, проводив солнце, он прочитал мне стихи, как бы нашептанные морем:
Волна так жаждет с морем единенья.
Расстаться с ним – нет большей в мире боли.
Быть с ним в пути, в движении, в боренье,
Но частью быть его, пусть самой малой долей»[6].
Книгу воспоминаний Джессики Платнер украшает гравюра Эдуарда Левина «Сон Айзика». На черном фоне стая черных птиц преследует небольшую беззащитную белую птицу. Это художественное воплощение одного из снов самого Платнера, своеобразный символ судьбы поэта, пишущего на идиш, и всего еврейского народа.
 |
 |
Для меня Айзик Платнер – это честный человек, имеющий свою веру, отстаивающий свое мнение, терпеливо и гордо несущий свою ношу, которую ему вручил Бог. Он верен себе, своему предназначению белой птицы, поющей на идиш, и в этом его храбрость, потому что в годы сталинских репрессий именно таких честных людей, по сути, истребляли. Платнер – это поэт, который озирает мир, он видит если не все, то многое, прозревает с первого взгляда, куда движется история, но остается верен до конца себе, своему разуму, своей доле, своему языку, своему народу, семье и благодарен небу за все. Платнер ни разу, ни в одной строке не вспомнил об ужасах, пережитых в Гулаге, не посетовал на свою судьбу. Он не только поэт страданий и горя, но поэт света, любви, надежды, радости жизни.
И до нынешних дней
Оттого мне тепло,
Что надежно мне в руки
Это солнце легло…
И отрадно, что время
Похитрее, чем враг,
И что жизнь – эта жизнь –
Обернулась вот так.
Автор выражает искреннюю благодарность Светлане Паперной (Минск) за помощь в поиске материалов.
Литература
1. А. Вишневецкий. Памяти Айзека Платнера.
2. Д. Платнер. Эта жизнь обернулась вот так. Воспоминания
3. А. Платнер. Сваёй краіне. Мінск, 1947
4. А. Платнер. «Из-под земли» // «Неман» №11, 1986 г.
5. Э. Иоффе. Дело Платнера
6. Л. Озеров. О поэте
Культурная Эволюция
|
